Рождение идеи.

17 апреля 1991 года поставив лыжи в распорки после 62-дневного тысячекилометрового Транссаянского перехода от верховьев реки Амыл до Телецкого озера, уже 1 мая я преодолевал пороги реки Рыбной, которая впадает в реку Кан, а тот, в свою очередь, в Енисей.
«Большая река» - так по разным источникам переводится на русский язык эвенкийское слово «Ионесси», от которого, якобы, и происходит название реки Енисей.
Енисей – самая многоводная река нашей страны. Она несет в океан ежегодно до 610 кубических километров воды. Всего шесть рек в мире более многоводны: Амазонка, Конго, Ганг, Янцзы, Ориноко и Ла-Плата, но их бассейны находятся в тропиках и субтропиках. В Енисее в два с половиной раза больше воды, чем в Волге, втрое больше чем в Дунае, вшестеро – чем в Днепре. В умеренном климатическом поясе нет более могучей реки.
Многим рафтерам, как сегодня принято говорить, а тогда - просто сплавщикам было утомительно грести веслами после каскадов порогов по так называемым болотам (участки реки без порогов), а мне почему-то с каждым годом все больше и больше это нравилось. И мысли мои бродили, каким-то суррогатом в поисках «чего бы это такого сотворить»…
Вернувшись из похода в Красноярск, я подался к директору Красноярского турклуба со своим «идейным грузом», который, якобы, меня чуть-чуть устраивал - это сплавиться по Енисею. Как я и подозревал, директор мог выпустить из меня «джина», что он и поспешил сделать после последнего довода в пользу моего прожекта: протянул мне листок бумаги, на котором было написано, что некий Владимир Игнатьев ровно через неделю отправляется в одиночку по Енисею…
Несколько часов я бродил по набережной, безучастно пиная попадавшийся мусор. Досада клокотала в груди. Весеннее солнышко не радовало а, более того, будто смеялось, играя на быстром течении реки. Енисей-батюшка гулко ухал о бетонные плиты, по-отечески успокаивая: не горюй, а больше думай…
И вдруг, словно паралич схватил меня! Каменным истуканом я уставился в енисейскую даль... Кровь ударила в голову, стало нестерпимо жарко, в горле пересохло… Опомнившись, от шока я, как спринтер, ворвался в кабинет директора и единственное, что смог прохрипеть: «Гонка! Гонка одиночек Красноярск – Дудинка!»

От идеи до старта.

Жизнь вновь приобрела смысл. Дни полетели секундами. Ночь превратилась в добавочное время. Груды литературы, карты, лоции, письма, ходатайства, списки, кабинеты учреждений, пресса, телевидение, магазины, склады, недоумения, равнодушие, восторг – все смешалось в непонятную цепочку. Немногие решались помочь безумным. Но мир, как говорится, не без добрых людей.
- Алло! Это хлебозавод?
- Да.
- А директора вашего как зовут?
- Семен Семеныч, а зачем он Вам? – слышится голос из трубки.
- Надо.
Примерно так начинался разговор с целью поиска спонсора, роль которого, да и само это слово в те времена никому ни о чем не говорило, так же как и мне.
Однако в душе все понимали суть разговора: одному нужны деньги на что-то, в его понимании, «Великое» для всего человечества, а другой при этом думает: с какой стати он должен дать деньги на это «Великое» человеку, смахивающему, по меньшей мере, на психа?!
«Моточасы», проведенные в приемных директоров, и беседы с ними начали накапливать опыт «мошенника»: «Вы получите в качестве спонсора великолепную рекламу своего производства! Вам откроются невиданные горизонты реализации Вашей продукции! О Вас узнает весь мир! Вы будете внесены в списки Великих меценатов всея Руси…», а я стану великим комбинатором, что сам товарищ Бендер мне позавидует… Так декларировал мой мозг после выпинывания меня из очередного учреждения. Но иногда природная настырность давала плоды.
- Михаил Александрович, - начинал я нудить, - когда во всем мире процветает проституция, наркомания и пьянство мы…
- Короче!
- Мы, группа энтузиастов, готовы провести…
- Короче!
- От Красноярска до Дудинки…
- Короче!
- И весь мир узнает…
- Короче, сколько?
Этот вопрос всегда меня ставил в тупик и жалостливым голосом я извещал:
- Сколько не жалко…
- Сто хватит?
- Ой, Михаил Александрович хватит, хватит! В прошлом году вообще ничего не было, и то хватило!
Щедрый спонсор отваливал 100 баксов и я, счастливый, на трамвае ехал на базу подготовки. А там грудами стояли мешки с сахаром, крупой, ящики с эмалированной посудой, гвоздями, краской и еще разными и разными товарами, которые мы должны были реализовать для осуществления мечты…
Худо ли, бедно ли, но на пяти купленных каноэ «Таймыр» постепенно все же появлялись логотипы спонсоров. На штормовых костюмах и спасжилетах Александра Позднякова, Сергея Шнарова, Виталия Мацкевича, моем, а также Владимира Игнатьева, срочно прекратившего сплав и вернувшегося в Красноярск для участия в гонке, пестрели эмблемы. Мы походили на участников знаменитых авторалли… Душа пела и плясала!
В первый воскресный день июля месяца 1991 года на городском пляже острова Отдыха в присутствии нескольких сот отдыхающих мы загрузили нехитрым скарбом свои лодки, и под выстрел ракетницы стартовали в Прекрасное Далеко. Трудно передать то чувство, когда ощущаешь, что задуманное начинает осуществляться…

Идея.

Замысел регаты был прост. Каждый из участников должен идти в автономном режиме. У каждого на 30 расчетных дней было определенное количество продуктов, палатка, спальник, примус, бензин и питьевая вода (на верхнюю часть гонки). Вся трасса была разбита на пять этапов, всего 2000 км.
1. г. Красноярск – г. Енисейск
2. г. Енисейск – р. Подкаменная Тунгуска (п. Бор)
3. п. Бор – с. Туруханск
4. с. Туруханск – г. Игарка
5. г. Игарка – г. Дудинка
Каждый должен исходить из своих моральных и физических сил. Только лишь в промежуточных пунктах был обусловлен обязательный отдых в 24 часа. Судья гонки встречал и провожал в каждом пункте, прибывая на него самолетом или другой какой оказией, он же отсекал время.
Невиданные лодки вызывали неподдельный интерес у всего населения Енисея и экипажей судов, обгонявших или встречающихся нам. Каждое судно Енисейского флота в виде радиограммы получило приказ об оказании помощи, в случае необходимости, всем участникам регаты. Поэтому все, кто гудком, кто по громкоговорящей связи обязательно справлялись о нашем самочувствии или приветствовали нас, а мы, окрыленные, все сильней налегали на весла, открывая для себя знакомый и совершенно незнакомый Енисей.

Гонка.

Очнулся от холода. Дождь хлестал по лицу, а сам я был мокрый до последней ниточки. В ста метрах - дебаркадер причала п. Бор. Чувствую полнейшую моральную депрессию. Одиночество – самое страшное, что мне когда-либо пришлось испытать. С ожесточением выбрасываю из лодки далеко на берег свои вещи, в сердцах проклиная Смургиса, Конюхова, Месснера, Уэмуру, о подвигах которых успел начитаться. Досталось всем, от моего негодования и ярости было места мало и на небе и на земле. Хорошо, что рядом никого не было. Я ходил и пинал все, что попадалось под ноги - лодку, рюкзак, котелок, десятилитровую банку из-под повидла, служившую мне емкостью для нагрева воды, железный трехлитровый термос, опаскудивший уже мне до чертиков, я даже хотел пнуть прибрежный камень, размером с футбольный мячик, но почему-то не стал. Еще я не пинал примус. Он лежал полубоком в песке и как-то странно, осуждающе смотрел на меня. Я ходил кругами и возвращался к примусу, и мы смотрели друг другу в глаза. Я уходил и вновь возвращался, уходил и возвращался.
- Ну, что, что тебе надо? Что молчишь? Что? Что я не прав? Тебе хорошо, ты не гребешь. А я, я, я... О, мама милая… Кто это все придумал?! Оторвать бы ему башку, руки, ноги повыдергивать. Пусть будет проклят тот день и час, когда я ввязался в эту авантюру… Внутри все кипело и урчало так, что вся одежда высохла прямо на мне. Я сел на песок возле примуса, взял его на руки, оттер от песка, поставил на колено и, приобняв, уставился туда, откуда пришел…
Прошлой ночью я прошел Осиновскую систему островов самой правой протокой, тем самым, избежав встречи с Осиновским порогом и весьма сократив путь. Ночь выдалась темной и холодной. Небо было в сплошной облачности, и потому не давало нарождающемуся месяцу полноценно освещать путь. В воздухе пахло дождем, но его не было. Енисей был спокойным, кругом царили тишина и штиль. Только скрипели уключины, да алюминиевые лопасти весел шлепали по воде. И вдруг почти у самого борта что-то огромное с неимоверной силой ударило по воде! Ударило так, что у меня сердце ушло в пятки, от страха я оцепенел, а весла остались на весу. Сколько я просидел онемевшим - не помню. Только уши, как эхолоты подводной лодки, стригли фарватер огромной протоки. Я все еще боялся опустить весла в воду, с них падали капельки еще не стекшей воды и бухали, как бомбы, об воды Енисея. Да что б вы провалились, проклятые капли! Я всматривался в темноту, в надежде увидеть чудовище, которое, видимо, живет в этой протоке. На чуть заметных отблесках воды я заметил какую-то полоску. И вдруг от грохота чуть ли не разорвалось небо, и средь тишины низвергся мощнейший удар об воду чего-то огромного, чуть ли ни с мою лодку. В тот же миг из воды высунулась челюсть тайменя, сделавшая «чвак» и исчезла под водой. Ах ты, сукин сын! В Бога душу, креста мать, тайменюга ты проклятый! Что б тебя Емеля да коромыслом по башке уделал! Да что б ты остался без зимовальной квартиры! Да что б тебя рыбаки поймали и в консервы закатали! Я греб с таким же усердием, с каким материл тайменя, а он с таким же азартом бухал по воде, увлекшийся обедней.
К утру я прошел знаменитые острова, воспетые песней: Кораблик и Барочку. Дождь то накрапывал, то прекращался. Комары нещадно кусали лоб, шею и даже нос. И нечем было их хоть на мгновение отпугнуть, по причине занятости рук веслами, а в накомарнике грести было совершенно невозможно, поскольку в нем становилось неимоверно жарко от работы всех мышц. Финишировав у дебаркадера в Бору, я откинулся на фартук каноэ и мгновенно уснул, не ставя палатку. Судья Николай Рязанцев зафиксировал мой приход, глядя в окно, он не стал меня трогать, видя, как я из последних сил свалился мертвым сном. Этот этап я, должно быть, выиграл. Мне нужно было его выиграть, поскольку первый был проигран, как казалось мне, несправедливо…

* * *

Стартовав из Красноярска и выйдя в район с. Ермолаево, организм приказал отдыхать. Сказались бессонные ночи и выматывающие набеги на потенциальных спонсоров.
Причалив к берегу и поставив палатку, я, по обыкновению, развел бивуачную канитель: костерок, дымок, тщательная постель, сытный ужин... Все было хорошо! Одно только, как-то беспокоило: почему мои друзья-соперники не причалили, когда проходили мимо меня, и не отозвались на приглашение к ночевке? Странно все это как-то… Впервые я в походе был один и от этого испытывал дискомфорт. Как это охотники проводят охотничий сезон одни по нескольку месяцев? Смутное чувство овладевало мной и доставляло беспокойство.
Теплый июльский вечер легким бризом срывал с водной глади Енисея его запах ни на что не похожий - пахнущий кораблями, баржами, моторными лодками и речной тиной. Задумчивый вечер шевелил мысли и не давал ответов на вдруг возникшие вопросы. Душой и сердцем я чувствовал, что стою на пороге новых открытий великой сибирской реки в себе и для себя. Никогда ранее я не бывал на Енисее ниже устья р. Кан, меня манили названия из прочитанных книг, газет, услышанные по радио, от попутчиков-рассказчиков – Боганида, Угрюм-река, Тунгуска, Курейка, Казачинский порог…
К Казачинскому порогу мы подошли все одновременно. Семафор показывал, что фарватер занят поднимающимся судном, потом другим, третьим... Пауза затянулась. Бездействие начинало надоедать. Необходимо было принимать решение. И я пошел. Крадучись по левому берегу, я подошел к порогу. Мощь реки сразу же показала, что шутить здесь не будут… Лодченку мою течение подхватило и потянуло, потянуло навстречу бочкам и водоворотам к одному из мощнейших порогов Енисея, где даже суда поднимают туером. Разворачиваю лодку носом к течению и мощными гребками начинаю грести против течения. Лодка подалась и пошла вверх, что сильно меня удивило и, в тоже время, обрадовало – значит, я смогу маневрировать траверсами, уходя от опасных мест. Это придало уверенности и сил. Гребу изо всех сил, скрепят уключины, весла изгибаются в дугу, ныряю между валами и теряю видимость дальнейшего пути, и вот мы уже на гребне, левым сильней, атакую струю под сорок пять градусов, рывок, еще, еще, сильней, сильней, теперь правым сильней, разворот на девяносто и по треку мимо огромнейшей бочки. Так, так, приговариваю себе, теперь мощно на центр - фарватер свободный, кораблей нет. Мощная струя хватает мою «щепку» за борта и увлекает неведомой силой в чудовищную бездну. Врешь, не возьмешь! Не дам! Эх, природа, в Бога душу…. Навались, давай, давай, милая, давай, терпи... Скрепишь? Ну, ничего, ничего, держись, еще немного, вот-вот и вырвемся мы с тобой из круговерти! Ишь ты, как гремит-то все кругом… Мощь, сила, удаль… Э-ге-гей! Не зря наш Енисей-батюшка столько турбин-то крутит, енто вам не Волга-матушка, енто Енисей! О-го-го!
Скрип-плюх, скрип-плюх - ритмически работают весла. Лодка идет ходко. За бортом проплывают поля, перелески. Березовые рощи сменяет темнохвойная тайга. День за днем мы приближаемся к Енисейску – городу, названному в честь реки, на которой он был зарожден и прославлен многими поколениями первопроходцев, золотодобытчиков, звероловов и мастеровых людей… Енисейск - это наш Суздаль, Вологда и Кострома вместе взятые. За тысячи и тысячи верст создали наши предки с превеликим трудом белокаменный город в таежной глуши в знак богатств несметных земли Сибирской, чтобы с почестью и уважением стояли мы в один ряд со всей Русью.
После Казачинского порога вся регата как-то разбрелась по реке, и стало трудно понимать, кто где находится, но то, что я последний - это точно. Подсчитав по лоции, что до Енисейска осталось 165 км, я решил дать бой. С первыми лучами солнца я уже вовсю размахивал веслами. Вот и Ангара осталась за кормой. Слева по борту молодой город Лесосибирск с оригинальным пивным баром в виде огромного шалаша, и берега с непрерывающимися штабелями леса. Ширина Енисея уже приобрела приличные размеры. Я иду вдоль левого берега, чтобы не перегребаться в районе Енисейска, это, кстати, в ближайшем будущем имело для меня неприятные последствия. Вечер приближался стремительно. Зашедшие черные тучи усугубили положение и приблизили ночь. Уже видны вдали огоньки города, а я все гребу и гребу… И вдруг, что это? По левому борту связанные бревна! Бог мой, я попал в ловушку леса! Поняв это, я с разгону выскакиваю лодкой почти на полкорпуса на бону. Вылажу на бревна и пытаюсь перетащить свой болид через препятствие. Но не тут-то было. Лодка настолько тяжела, что это мне уже не под силу. Тогда я начинаю елозить ею по бревнам в одну и другую сторону, по сантиметру стаскивая. И вот она уже на воде. Я прыгаю и гребу из последних сил, чтобы, насколько это возможно, сократить время финиша. И вдруг снова бона... Я вновь повторяю маневр, а кругом темень и хлещет дождь, заливая лодку и утяжеляя ее с каждой минутой. Сверкают молнии, гремит гром с такой силой, что невольно приседаешь. За преодоленной боной была еще одна, и еще одна... Всё, силы покинули. Чалюсь. В сверканиях грозы замечаю на берегу какое-то сооружение, чуть больше телефонной будки. Дверь не заперта. Я втискиваюсь внутрь и, протянув как слепой вперед руки, пытаюсь изведать содержимое. Руки нащупывают какие-то черенки и ломы. Осторожно опускаюсь на деревянный пол и, вытянувшись на нем, мгновенно засыпаю. Утром мне хватило двадцати минут, чтобы финишировать в Енисейске. В протоколе появились первые результаты, и мое отставание от лидера на двенадцать часов. А это значит, что на второй этап я уйду на двенадцать часов позже. Досада и несправедливость совсем выбивают из сил. Почему я все время полз последним? Почему? Да, мне преподали урок, что здесь каноны группового туризма не работают, здесь каждый за себя. Гонка одиночек…

* * *

После меня в Бор пришли только трое. Владимир Игнатьев ушел на сутки вперед. Потому-то я его не застал на берегу, когда зачалился. Мне было тридцать один, Игнатьеву сорок пять. Невероятно. Откуда у него такие силы? Я моложе его на четырнадцать лет, тренированный, нахожусь в отличной спортивной форме, лодки одинаковые… И вот, пожалуйста... Много лет спустя я понял, что мне тогда не хватило просто житейского опыта. После нашей гонки Володя еще дважды ходил по Енисею, пытаясь пройти через Карское море в Обь, но каждый раз его останавливали пограничники…
Продвигаясь все дальше и дальше на север, мы вошли в зону полярного дня. Вечером солнце, коснувшись горизонта, не заходило, а катилось по нему до начала зари. Фантастической картиной приходилось любоваться круглые сутки.
День за днем, ночь за ночью шла борьба с жарой и холодом, комарами, мошкой и оводами. Знаменитый среднеенисейский гнус выводил из равновесия. Знойный день, как правило, заканчивался разъяренными грозами с проливными дождями. Жара сменялась «северком» и начинались шторма. Енисей превращался в кипящий хаос. Многочасовая «болтанка» вынуждала швартоваться к берегу, привязывать веревку и бурлачить до тех пор, пока совсем не покинут силы. Палатка давно уже не ставилась. Достаточно было залезть под фартук лодки, сделанный из непромокаемого материала, задраить «юбку» и тут же уснуть…
Однажды прибой сдернул лодку в реку и отдал ее воле течения. Оно протащило спящего меня больше двадцати километров. Проснувшись, я сразу не смог сообразить, в чем дело, а, сообразив, долго благодарил Николу Чудотворца – покровителя всех путешествующих. Проснулся от того, что будто бы я иду на своей лодке, а на меня наплывает корабль и гудит своей черной трубой… И капитан в рупор меня материт, на чем свет стоит, ибо плыву я по фарватеру, и встал на его пути, а ему некуда деваться, и он вынужден обворачивать меня, меняя свой курс… Когда он поравнялся со мной, на борту я прочитал: «Ипполит Иванов». Много пассажиров стояло вдоль борта, они махали мне руками, а дядьки в речной форме размахивали кулаками… И только когда он встал на свой курс, и меня мотнуло на волне от гребных винтов, я сообразил, что это не сон, а явь! Вот тут я и вспомнил про Чудотворца и стал его благодарить, как умел…
Благодарил я и каноэ «Таймыр», оказавшийся столь надежным. Обводы и пластиковый корпус, имея значительную грузоподъемность и габариты, с установленными нами распашными веслами в штиль позволяли развивать скорость до 15 км/час, сохраняя приличную устойчивость при волне до 70-80 см. За счет киля судно сохраняло устойчивость на курсе. Не очень высокий борт лодки позволял в жару вывалиться за него, и хоть чуть-чуть охладиться, и, в тоже время, не составляло никакого труда забраться на него с воды.
Зачастую переходы составляли и 30, и 40 часов. Однажды пришлось идти 60 часов без причаливания к берегу. Руки, спина и пятая точка ощущались сплошной болячкой. Кисти рук превратились в неразгибающиеся культяпки. Прикосновение к веслу обжигало невыносимой болью от сплошных мозолей на ладошках. Приходилось обматывать рукоятку весла тряпкой, а руки привязывать широкой капроновой лентой и делать гребок несгибающимися руками, отклоняя корпус и нагружая тыльную часть кистей.
После финиша, возвращаясь в Красноярск на борту прекрасного флагмана Енисейского речного флота теплохода «Антон Чехов», один из нас, одаренный математическими способностями, подсчитал, что нагрузки на руки составили около 35385 тонн, это как если бы нам пришлось каждому разгрузить 884 вагона по 40 тонн. Кто знает, может быть…
Лодка превратилась в дом, в друга. Частенько, чтобы скрасить свое одиночество, я заговаривался с каноэ: «Ну что, друг, а не сварить ли нам с тобой какой-нибудь супчик?» «О, да, мой друг, мы давно не ели гороховый», – отвечал я вместо каноэ. Тогда я доставал нашего с каноэ третьего друга – примус, ставил его между ног на дно и в большой банке из-под повидла начинал кашеварить, не переставая грести и разговаривать с моими друзьями. «Что-то ты нынче, как-то не так разговариваешь, и пламя с красна…». «Так чистить меня надо хоть иногда!» – обидчиво отвечал примус. «Да, ну надо же, какой Вы, однако, чистюля!» «Да и тебе бы пора хоть голову помыть горячей водой»... «Да, Вы так считаете?» И я кипятил полную банку воды и с наслаждением принимал горячие ванны, поливая себя из алюминиевого ковшика, в котором иногда, для быстроты заваривал кофе…
Шли дни. Иногда мне встречались люди, занятые своим промыслом. Однажды под вечер на крутом берегу я заметил брезентовую палатку и подумал, что это, возможно, геологи, и нам будет о чем перекинуться словами. Зачалив каноэ и попросив его подождать меня, я поднялся на яр, постучал о ткань палатки и вошел внутрь. Там никого не было. Слева была налажена печка-буржуйка, прямо - деревянный из досок стол, от которого слева и справа стояли два топчана, на них лежали геологические спальники. На столе стояли перевернутые кружки, под одной из которых я обнаружил початую банку сгущенки, а под второй - кусок черного хлеба. От их вида сразу же подступил голод. У меня есть сгущенка, но я, пожалуй, съем эту, початую, без спроса, а хозяевам отдам свою. Поужинав, захотелось спать, и я прилег на топчан. Туча комаров, витавшая внутри палатки, была способна воскресить покойника, и поэтому, как я не старался заснуть, мне это так и не удавалось. Ближе к полуночи за палаткой послышались голоса и внутрь вошли хозяева. «Здорово, «пришелец»!» – сказал один из них. «Это твой там космический корабль?» - продолжал незнакомец, не дожидаясь моего ответного приветствия. «Да», - все, что я успел ответить между вопросами. «Что, комары чирикают под ухом?» И, не дожидаясь ответа, скомандовал: «Пошли». Мы вышли на берег и, закурив, сели на дощатую лавочку. Второй напарник незнакомца взял баллончик «Дихлофоса» и стал обильно поливать им внутри жилища. Когда мы вошли обратно, все помещение было покрыто слоем погибших насекомых. Мужики взяли веники и тщательно смели все в кучку, которая едва поместилась на подборной лопате. «М-да уж…», - подумал я. «Сейчас будем ужинать», - сказал тот, что все время задавал вопросы, и в разогретую сковородку отвалил приличную порцию черной икры, принесенную в эмалированном ведре. «Ого!», - вырвалось из моих уст, - «Такого я еще не едал!» «Ну и мы не всех почуем таким блюдом!» - рассмеялся «вопросозадавалкин», - «Только «пришельцев». От тепла растопленной буржуйки и царского ужина меня совсем разморило, и я свалился на топчан.
Сквозь дремоту я полусвязано продолжал отвечать на вопросы кто я и откуда, и какой черт меня гонит в никуда на моей «ракете». От этого сон видимо был не очень крепкий. И мне все время приходили видения: то мужики бруском точили, какие то огромные крючки с привязанным поплавком и после того, как этот крючок висел на ногте большого пальца, заточка его заканчивалась, и он вешался на край фанерного ящика. То вдруг из этого ящика высовывалась огромная морда осетра и из его рта, похожего на обрезанный хобот слона, извергалось: «Я - царь-рыба!» То мне показывают, как в пузырек жидкой «Дэты» вливают ложку дегтя, уверяя, что это лучшее средство от комаров, которые вдруг начинают разлетаться из подборной лопаты и вцепляться в мое ухо. Боль от их укусов будит меня, и я сажусь на топчане, свешивая ноги. В палатке никого нет. Под чашкой, накрытой другой чашкой, лежит кусок осетрины и жареная икра. На столе стоит бутылек с черной «Дэтой»…
Очередной шторм подпортил мне часть продуктов, которые пришлось выбросить. Режим гонки не позволял обстоятельно заниматься продуктовой проблемой. Но решать ее как-то было необходимо. С самого дна рюкзака достаю ленинградскую катушку с леской и одну-единственную блесну из ложки с тройником. Прилаживаю катушку к столу уключины так, чтобы она не мешала делать гребки, и в тоже время, в случае поимки рыбы, была возможность отреагировать на трещотку катушки. Но, как забросить блесну и одновременно грести, чтобы блесна не легла на дно? Пришлось привязать поплавок из сучка выше блесны метра на три. Поплавок служил только для начала процесса троллинга. При нагрузке на блесну кольца лески соскальзывали с поплавка и он, как отработанная ступень ракеты, освобождал леску. Мне оставалось только грести с разной скоростью, что бы блесна играла, то утопая, а то поднимаясь к поверхности. Через день мне улыбнулась удача в виде трехкилограммовой щуки. И мы с примусом устроили праздник живота в виде ухи, жарехи и лепешек.
В один из дней мне посчастливилось или, как оказалось потом, наоборот, встретить бригаду рыбаков, которые проверяли «паромы», так они называли ставные сети на осетров. В одном из баркасов было заметно, как один из рыбаков мучается зубной болью. После некоторых убеждений, что я немедленно избавлю его от боли, я превратился в стоматолога. Перво-наперво мы прополоскали полость рта содовым и солевым раствором, а потом я положил ему в дупло зуба ватный тампон с мумием. Мумие сразу же обожгло нерв и причинило ему нестерпимую боль, от которой рыбак выпучил на меня такие глаза, что я тут же взялся за весла. Через секунды на лице рыбака засветилась улыбка от уходящей боли. И, как спасителю от боли, мне начали дарить осетра на тридцать с гаком килограмм….
Я взмолился, что лодка и так тяжела, и что такой подарок сразу же скажется на моих руках. Поразмыслив, рыбаки проверили еще несколько метров сетей и выпутали осетра на 10 килограмм, которых они называют, почему-то «корешем» и обычно таких выпускают. Но тут, раз такой случай, то и ладно. Я попросил осетренка разделать, так как не разу этого не делал. И вот разделанная тушка перекочевала ко мне в банку из-под повидла. Я раскланялся с рыбаками и замахал в сторону очередного растворяющегося на горизонте мыса…
Вскоре уж и поспела уха из осетрины. И обуял меня аппетит неведанный. И опорожнил я с этого аппетита ровно половину от сваренного ведра. Да и сон свалил меня богатырский… Проснувшись, я, по обыкновению, не стал долго задерживаться на берегу, сел в лодку и погреб в сторону Дудинки. Но что-то с моим здоровьем стряслось, и тошнило меня, и мутило. К полудню совсем худо стало. Но бюллетень здесь не дают и, как бы не было тяжко, никто за меня грести не будет. Пришло время подкрепиться. Я открыл крышку банки с ухой, и… Меня рвало до бесконечности, до лихорадочного состояния… Я не знал, что мне предпринять и какие выпить таблетки… Единственным правильным было решение обильно пить и грести до потери сознания. Только на третьи сутки меня отпустило. Позже я выяснил, что получил белковое отравление от избытка съеденного осетрового жира.
В Туруханске финишировали с тем же результатом, за исключением Володи Игнатьева, его разрыв составил уже трое суток.

* * *

Ближе к полярному кругу поубавилось гнуса, и ушла жара. Ощущалось дыхание Арктики. Шторма стали более колючими и холодными. Прошли незримую линию Полярного круга в устье реки Курейка. Встретились с развалинами ГУЛАГа, оставившими тяжелейшие неизгладимые впечатления на всю оставшуюся жизнь. Годами позже мне, в том или ином случае, постоянно приходилось соприкасаться с заполярными лагерями. Хотел я этого или нет, но память моя откладывала те страшные виды не такого уж далекого нашего прошлого. Порой у меня возникали внутренние споры: почему все это уходит в небытие, поглощаемое лесами и болотами? Кто-то считает, что лучше бы стереть все это с лица земли, чтобы ничто и не напоминало о позорном прошлом. Я считаю, что лучше, чтобы бы все это напоминало о невозможности повторения геноцида над народом.
Игарка встретила доселе не виданными мной кораблями-моряками. Настоящие морские красавцы-корабли смотрелись гигантами против наших речников. Но внутри, почему-то, засела, какая-то ревность за наш речной флот. Может быть потому, что вот уже почти месяц меня то обгоняют, то встречаются мне на встречу наши кораблики. А эти «чужаки», как будто чужие мальчишки, не с нашего двора. На берегу меня удивили парусные катамараны явно промышленного производства. Да уж подумалось мне: здесь есть, где погонять под парусами, только, наверное, надо чтобы трусы были из оленьей шкуры… Весь путь хотелось приладить, какие-нибудь паруса. Но мы еще на берегу договорились, чтобы не применять никаких парусов, даже из куска полиэтилена, только весла. Пользуясь днем отдыха, я посетил музей вечной мерзлоты, который, в общем-то, не оставил никаких особых впечатлений. А вот картины местных художников просто обескуражили! Они были настолько реалистичными, что захватывало дух.
Втянувшись в гонку, меня тянуло к лодке, к Енисею, и я, вернувшись на берег, с нетерпением ждал старта последнего этапа. Жизнь шла своим чередом. Енисей превратился в настоящее море с далекой полоской горизонта и без подобающего реке течения. Все это замедлило нашу скорость, как в движении, так и в самой жизни. Накопившаяся усталость отразилась на бытие. Мы ходили как лунатики, медленно, и, казалось, говорили с какой-то растяжкой. «Пришелец», – вспомнилось мне. Даже сев в лодку, я не сразу начал грести, что-то привязывал, пристегивал, уминал, щупал, трогал, гладил…На маршруте часто бросал весла, подпирал голову кулаками и долго просто так смотрел на воду, на горизонт, на приближающиеся и удаляющиеся корабли, на облака…
Очередной шторм застал меня на полпути до Дудинки, у гидропоста. Я даже обрадовался шторму и этой небольшой избушке, предвещавшей мне отдых и возможность полечить руки. Мой внешний вид давно напоминал, какого-то оборванца-бродягу, провонявшего дегтем, и только нашивки спонсоров указывали на непричастность к данному сословию.
Два метеоролога помогли мне вытащить лодку далеко на берег и пригласили в дом. Трое суток, пока шел шторм, я наслаждался отдыхом. Баня, прекрасное питание из консервных банок невиданной красоты, сдобренное спиртным, и долгие разговоры с молодыми метеорологами из Ленинграда производили свое целительное действие. О чем мы говорили - сейчас уж и не вспомнишь. Но, наверное, о Енисее, о его неповторимой красоте, силище и богатстве. О реке Неве, и удивительном городе на его берегах, в котором я никогда не был. О родных и близких, о чем-то своем, чуть-чуть сентиментальном… Я выходил, закутавшись в пуховку, на высокое крыльцо, и подолгу смотрел, как Енисей-батюшка, ворочаясь, бухал свои воды о каменистый берег. И виделось мне сотворенное, и тот весенний день, когда мысль о гонке на веслах, словно молния, прошила все мое сознание. И задуманное с Божьей помощью сотворилось…
В десятых числах августа я финишировал в Дудинке под аккомпанемент стихии, разыгравшейся в тот самый момент, когда необходимо было перегребать протоку и идти вдоль всего строя кораблей, пришвартованных в порту. Причал речников был ниже по течению. Огромные волны мотали нас с каноэ, как щепку, то поднимая на волны, то опуская в бездну. Я даже серьезно трухнул. Хорошо, что проходящий мимо, какой-то маневровый пароходишка матюгнул меня трехэтажным матом по громкоговорящему динамику, завершив свой речитатив вопросом: «Какого … ты тут делаешь?» Ответ мой в том же духе он не услышал, но я закончил его словами: «Не видишь, что ли – чалюсь!» И это придало мне сил и уверенности бороться со штормом. И вот он - финиш!!!

* * *

Мой результат был 33 дня 12 часов и 20 минут. Володя Игнатьев обошел меня на пять суток. Ребята финишировали в течение суток. Призов, наград и грамот никаких не предусмотрели. Прохождение Енисея от Красноярска до Дудинки на веслах в режиме гонги это и есть огромная награда. Мы это сделали. Зачем? Не знаю… Просто мы потрогали Енисей ладошками…