Иван Сергеевич неторопясь собирал свой старенький потрепаный рюкзак. Каждая вещь напоминала ему о какой то поездке, путешествии или интересной таежной истории. Выцветшая, посветлевшая от многочисленных стирок штормовка, прожила свою долгую трудную жизнь, начавшуюся еще со времен стройотряда. Тогда было модно нашивать на них всякие эмблемы и лычки, но как и все студенты, тратить на аккуратное пришивание свое летящее галопом время Иван тогда не посчитал нужным, и теперь, когда штормовке исполнилось тридцать лет с гаком, только дырочки от ниток остались на этих местах, да пятна, повторяющие по форме нашивки. Аккуратно свернув ее, Сергеевич положил в сторонку. На дно рюкзака он втиснул тщательно свернутый спальник. Его ему подарил друг, который служил в германии, и там разжился этим чудесным буржуйским мешком. За пять лет использования, он никогда не подводил Ивана, и служил предметом гордости и зависти друзей. Понапихав в свою торбу всяческие нужные в лесу вещи, привычным движением Иван завязал горловину и поставил его в коридоре. Проверил билет на поезд, паспорт, сложил их в карман штормовки, и пошел на кухню заваривать чай.
Рано утром на перроне было немного зябко, октябрьский ветерок напоминал о том, что осень в полном разгаре, а сибирская зима напрыгнет незаметно, но пока еще не грозит своим лютым холодом. Никто не провожал Сергеича, дети жили за границей, жена уже лет десять как жила счастливо в столице с новым мужем, и жизнью Ивана ни капли не интересовалась, как впрочем и сыновей... В молодости он довольно долго пропадал в тайге, будучи геологом, и прочной семейной ячейки так и не сложилось. Жена вертела хвостом, не желая терять время, а потом, убедившись, что надежного поставщика денег из Сергеича не получается, вышмыгнула замуж за местного депутатика, который потом поднялся и уехал в москву, делать бизнес, и даже что-то у него получалось. Из родных и любимых людей у Ивана осталась только младшая дочь, которая была в экспедиции где-то в тайге, где изучала дыхание деревьев в компании студентов из разных стран.
Подали поезд, потрепаные жизнью вагоны до сих пор дышали каким-то ветерком совдепщины. Напоминая советские времена, застойные спокойные годы, когда по каждой мало мальской железнодорожной ветке ездили маневровые локомотивчики, таская за собой несколько таких вот вагонов, по виду плацкартных, но всегда забитых как электрички. Неторопясь, Иван прошел на свое место, положил под сиденье рюкзак, закинул туда же баул с лодкой, и сел смотреть в окно. Удочки он с собой в этот раз не взял, так как поехал в это путешествие для души, без нужды в рыбалке или охоте. Тут его скрутило, но он, стиснув зубы, перетерпел боль и когда волна отступила, откинулся на спинку сиденья и стал глубоко дышать, как учила его дочь. Вскоре в плацкарт набились попутчики, в основном студенты, уезжающие на выходные домой, усталые командировочные, да коробейники, выезжавшие в Красноярск за "дефицитом".
Пасмурное утро встретило его уже на станции Сисим. Поезд выскочил из туннеля как пробка из бутылки, и притормозил свой бег ровно на минуту, чтобы как раз успеть скинуть на гравий перрона вещи и спрыгнуть. Иван привычно сунул в зубы сигарету, но не стал ее закуривать. Пожевав ее губами, он подхватил свой рюкзак и лодку, и пошел к реке.
Чем ближе приближалась река, тем светлее становилось небо, хмарь отодвинулась выше в сопки, и через разрывы облаков показался краешек солнца, который робким осенним теплом коснулся обветренного лица Сергеича. Это был хороший знак, погода сегодня предстоит сухая и без дождей, достающих каждую осень своей мерзлой неторопливостью. Старенькая лягушка, с трубкой, перемотанной на стыке изолентой, довольно споро накачивала лодку, видавшую виды геологичку, но еще очень бодрую. Так же как лодка, накачиваясь и расправляясь становилась похожа на корабль, настроение Ивана улучшалось и в душе растекался покой и теплота. Дремота как-то мигом соскочила вместе со звуками текущей воды и на лице Сергеича развернулась широкая, довольная улыбка. Он любил этот самый момент приезда на Сисим, да и на любую собственно реку. Он был похож на весну жизни, начало, зарождение приключения, старт таежной сказки. Иван вспомнил, как в детстве, когда ему было еще лет шесть или семь, отец вывез его на первый сплав по Мане, они долго ехали со станции на разбитом грузовичке, по размытой местами грунтовке, и все деревья и даже небо, улыбались малышу, весело кивая тучками, или это качался на кочках грузовик, неважно. В то время резиновая лодка считалась роскошью, и приезжающие на берег туристы, долго бродили по плесу, выискивая подходящие для плотов бревна и жерди, застрявшие на берегу при сплаве леса. Потом наступал вечер, и отплыв буквально километров пять по реке, вся веселая ватага туристов устраивала бивуак, и до утра почти никто не спал, все сидели у костров, негромко переговариваясь, и глядели на такие яркие и близкие здесь звезды. А невдалеке шептала и тихонько разговаривала вода. Всю ночь маленький Иван не мог заснуть, он боялся проспать восход солнца, и начало этого первого в его жизни речного приключения, но все равно под утро его сморило, и отец разбудил его, ласково потормошив его за шевелюру, приговаривая, "вставайте граф, вас ждут великие дела!".
Улыбнувшись воспоминаниям, Сергеич не заметил как накачалась лодка, и очнулся только когда соскочила с носика насоса, перемотанная изолентой трубка. Споро закрыв клапана, он погрузился с вещами в лодку, и вода понесла его прочь от станции, неторопливо поворачивая лодку струями воды. Он любил такие вот сплавы без рыбалки, когда плывешь по течению реки, смотришь на красоты пробегающих мимо берегов, и в голову лезут всякие разные, но в основном приятные мысли. Тянет пофилософствовать, подумать о бренности жизни во вселенной. А под лодкой, если приглядеться, то в чистой и прозрачной осенней воде можно увидеть как пролетает дно, сплошь состоящее из разноцветных камешков, с редкими прожилками песка или травы. И иногда даже кажется, что луч солнца отблескивает на золотом сверкающем самородке, лежащем на дне, но уже поздно, лодку пронесло прочь от того места, где блеснул золотой камешек, и никак не выгребешь обратно на то место, не пересилишь быстрое течение таежной реки.
Халява быстро кончается, пойма переходит в зажатую скалами трубу, по которой река с шумом проносит свои воды, и зевать ни в коем случае нельзя, можно запросто пропороть лодку острым камнем, которых великое множество в этом месте. Порог не порог, но шивера изрядная. И несмотря на все маневры и ухищрения, то и дело чувствуется, как лодка ширкает днищем по очередному камню, и, приподымаясь на сиденье, нужно чутко слушать не рвет ли камень резину, не шипит ли где воздух, пузырясь через растревоженный шов. За всеми этими делами иногда даже не успеваешь поглядеть по сторонам, оценить суровую красоту скалистых берегов, окрашенных багрянцем и темной еловой зеленью. Вода осенью небольшая, и камни, которых не замечаешь в июне, теперь нагло торчат в русле, мрачно поблескивая влагой и демонстрируя свои зазубреные края.
Постепенно река принимает в себя воду с бесчисленных ручейков и речушек, впадающих со всех сторон, и становится более полноводной и плавной. Сисим уже не так узок, и воды хватает, чтобы проточить среди камней вполне комфортное и глубокое русло, по которому можно идти на лодке, не опасаясь налететь каждую минуту на камень. Иван невольно расслабился на очередном медленно текущем плесе, и чуть не проворонил очередной приступ боли. Скорчившись в лодке и пережидая приступ, он слушал как приближается шум переката, за которым опять начинается бурный и опасный участок, но силы оставили его, и не было никакой возможности поправить движение лодки, тело не слушалось его, оно было скручено в единый тугой узел боли, и ничто в мире не существовало, кроме этого пульсирующего багрового чувства. Перед шиверой лодка начала раскачиваться, как будто баюкая, жалея Ивана, но эта обманчивая ласковость не предвещала ничего хорошего. Лодку стало крутить и болтать, она неслась вниз по течению, и впереди маячили камни, нехорошие такие булыжники, неведомо какой силой занесенные в русло реки. И тут вдруг лодка плавно замедлилась, натянулся леер по борту и она плавно пошла в сторону берега, влекомая какой-то неведомой силой. Волны боли то накатывали, то отступали, но уже получалось шевелиться и дышать, и Иван приподнялся на лодке, чтобы посмотреть, что же остановило неумолимый бег на камни. В воде он увидел тело рыбы, наверное с его рост длиной, судя по окрасу и форме головы, это был таймень. Нетерпеливо колотя по воде хвостом, он тащил лодку к галечной косе, зажав веревку своим зубастым ртом. Сергеич осел в лодке, ему показалось, что у него галлюцинации. Он попробовал потрогать рукой, и ощутил скользкую спину большой рыбы. "Неприлично обжигать своими руками занятого вашим спасением тайменя", - услышал он, и тут потемнело в глазах, боль резко отпустила его, и Иван грохнулся в обморок. Вроде дышит,- послышался чей-то сварливый голос. Да что ему сделается - ответил ему уже знакомый голос тайменя. Напугали мы мужика, теперь решит, что перепился и у него белая горячка. А мне нельзя пить, - подал голос Сергеич, - врачи не разрешают. А сигарета во рту? Может скажешь, что не куришь? - повторил кто-то. А вот не ваше вообще дело, - ответил Иван и приоткрыл глаза. На поляне с деловитым видом ходил огромный лось и иногда тряс головой, на которой красовались огромные рога, судя по количеству отростков, этот лось был уже очень очень стар. В воде, за пределами отмели, крутился хищник, иногда выглядывая из воды, а потом с шумом хлопая хвостом и уходя на середину реки. Слушай таймень, - проговорил лось, - ты или хариусов глуши, или разговаривай, вертишься как молодой и нетерпеливый, а еще царь реки, хотя так и остался вьюношей балбесом. Приглядевшись к тайменю, Иван увидел у него на хвосте два сросшихся шрама, что-то ему напомнивших. Лось поймал его взгляд и сказал - Да, это тот дурак таймешок, которого ты поймал тут двадцать лет назад и отпустил за малостью. Хотя по пузу погладили и нафотались вдоволь с ним, правда подмочили фотоаппарат да так и не смогли уберечь пленку. Теперь этот увалень тут главный, водяной царь Сисима, и шрамы на хвосте, это от вашего сачка, ты еще тогда переживал, сможет ли жить этот "представитель ихтиофауны с такими увечьями хвостового плавника", - когда лось говорил это, он выбрал шутливый подражательный голос университстеского лектора, и слушая его речь Сергеич невольно улыбнулся.
Ну вот, улыбаешься, значит отпустило тебя, - проговорил сохатый и неторопливо пошел в чащу. Оглянувшись на реку, Сергеич не увидел там тайменя, лишь только расходящиеся круги свидетельствовали о недавнем присутствии рыбины. Сварив в котелке чаю, он долго обдумывал увиденное и услышанное, искренне недоумевая, примерещилось ли это ему от боли, или на самом деле с ним только что разговаривали эти существа.
Допив чай и тщательно затоптав и залив костер, Иван пошел в лодку, прислушался к своим внутренним ощущениям, и, не ощутив болей или дискомфорта, поплыл по реке, энергичными движениями весел поправляя движение лодки мимо камней. Он уже уверился в том, что ему все это померещилось, и лодка пристала к берегу зацепившись фалом за поваленое дерево. А веревка просто напросто упала в воду от качки лодки на перекате.
Близился вечер, Сергеич нашел берег получше, и стал устраивать свой нехитрый лагерь. Наскоро поужинав, он посидел на валуне у воды, слушая разговор речных струй, и пошел спать. Спалось хорошо, вечерний приступ, ставший уже привычным, не случился, и он отлично выспался. Потянулись дни, погода баловала, дождей почти не было и даже за эту малость Сергеич был благодарен судьбе. Приступы почти прекратились, лишь иногда пульсировала внутри надоедливая боль. Иван был далеко не дурак, он знал, что это период последних золотых двух недель, когда боль отступает. Он наслаждался рекой, оглушенно наблюдал за величием гигантских сопок, кое где уже припорошенных снежком на верхушках, каждое движение доставляло радость, сердце переполнялось запахом хвои и осенних цветов, качающих своми, потяжелевшими от семян, головками на проплывающих мимо берегах.
На исходе седьмого дня, боль настолько скрутила его, застав врасплох, что он чуть было не перевалился через борт. Тускнеющим сознанием он отметил про себя, что второй порог он слава богу успел пройти. Этот порог, называемый местными "гремячий", был самым сложным и опасным, громадные камни кромсали воду и тугие мощные струи перепрыгивали с камня на камень, иногда причудливо меняя направление и завихряясь в неожиданных местах. За ним начинался плес с медленным течением, где Сергеича и застал приступ. От боли он потерял сознание и абсолютно ничего не соображал и не воспринимал реальность. Зачем же ты подался в тайгу в таком состоянии, мужик, - задал вопрос голос, богато украшенный прирыкивающими интонациями, - ты же сгинешь здесь так, упустишь очередную боль и точно утонешь. Я думал у меня еще есть пара недель, - прохрипел Иван и попытался открыть глаза. На его лоб легла огромная лапа медведя, удивив тем, что тепло от медвежьей ладошки было такое домашнее, такое мягкое и успокаивающее. Боль понемногу угасала, уходила, прятаясь в непонятные черные закоулки тела, чтобы опять оттуда напасть своей мерзкой черной тугой волной в самый неподходящий момент. Иван задышал ровнее и стал засыпать. Если бы кто-то вдруг посмотрел со стороны на этот берег, то увидел бы, как огромный косматый медведь со сточеными от времени зубами и седыми прядями в шерсти, баюкает пожилого мужика в своих мощных лапах с чудовищными когтями. А из реки, пережевывая зазевавшегося хариуза, на это глядит большая рыбина с острыми зубами и озорным огоньком в глазах. Вытащенная целиком на берег лодка, уже успела обсохнуть и выглядела нелепо на траве, покрытой изморозью. Из чащи приковылял сохатый, грустно посмотрел на это и принялся щипать мерзлую траву.
Утром Сергеич проснулся, сладко потянулся и увидел рядом с собой спящего медведя. Зверь почуствовал движение, и открыл свои глаза, пожелтевшие от старости. Мужик, скажи правду, зачем ты пришел в тайгу? Что ты на самом деле хочешь от этого путешествия? Что хочу? - ответил Иван, - хочу прожить свои последние две недели не в душной квартире, не в больнице, где санитарки с тщательно отрепетированной скорбью будут колоть почти бесполезные уже наркотики, а в лесу в котором вся моя жизнь, в безжалостной тайге, которая миллионы
лет стоит и после моей смерти останется стоять, там где я испытал свои первые радости и страхи, где я получил самые лучшие и чистые воспоминания, у меня рак, он неизлечим, я знаю, две последние золотые недели уже на исходе, я хочу быть тут, чтобы моя душа не металась в мегаполисе, а пошла вдоль этой гордой реки, к Енисею, а потом и в океан. Лось поднял голову и тоже прислушался к разговору. Вдруг Иван вспомнил, где он видел этот взгляд. Его друг и кореш Миха позвал как-то на охоту, вручил карабин, и сказал стоять на номере у тропы, и ждать, когда мимо пойдет сохатый. Тогда он не смог выстрелить, они с лосем стояли и смотрели друг на друга, и Иван умолял его взглядом уходить, не идти на реку, где ждет его верная смерть, и не мог он почему-то нажать на курок, не мог погасить этот ясный чистый взгляд лесного существа, и не было испуга в этих глазах, только ожидание своей судьбы, которая находилась в руках человека. И когда послышались шаги Михаила на тропе, лось встрепенулся и вскинулся бежать. С тех пор душа к охоте у Сергеича не лежала никогда, хотя в бытность свою геологом, пострелять и поохотиться ему довелось вдоволь. Медведь кивнул и проговорил, - Да, это тот самый лось, именно с ним ты тогда разминулся на тропе, именно ему ты подарил жизнь, хотя и странно, что сделал это.
Иван в упор поглядел на медведя, как бы спрашивая взглядом,- а ты, разве я что-то делал для тебя? Почему ты сейчас здесь, разговариваешь со мной, забираешь мою боль, чтобы дать еще один день, еще время пожить.
Медведь отвернулся, он уже все про себя решил, и не время было что-то менять. В конце октября, поисковая партия МЧС нашла Ивана Сергеевича в лодке, почему-то вытащенной на берег. Он спал, вдыхая полной грудью холодный осенний воздух и чему-то во сне улыбался. Дочь Аленка, напросившаяся со спасателями в этот рейд, плакала навзрыд и рвалась к отцу, но ее не пускали, так как медик должен был осмотреть Ивана и потом уже решать, что делать дальше. Записка, оставленная дома Иваном, не содержала в себе ничего о его местонахождении, там были простые слова, что он неизлечимо болен, что тщательно скрывал это от дочери, так как не хотел расстраивать, мешать ее учебе и теперь он уходит в тайгу, завещание лежит на столе, все что есть у Ивана он отдает своей единственной дочери. Но Алена знала, какая река его любимая, знала куда он поедет умирать, и она его нашла, живого. И его нашли, он был жив здоров, доктор удивился такой силе организма, сердце стучало ровно и сильно, давление было как у космонавта, цвет лица напоминал розовощекого младенца, который спит в кроватке после ванны и теплого молочка.
Осматривавшие лес около берега, спасатели, увидели в яме под вывороченными корнями старого медведя, он уже давно не дышал, его желтые глаза потухли, когти потеряли свой блеск. Со стороны казалось, что он просто спит. Он был настолько стар и дряхл, что видавшие виды суровые мужики удивлялись как же он умудрялся прокормить себя в этой дикой тайге. Сохатый лежал тут же, его бока вздымались, ноги подергивались, он уже явно был не жилец. Кто-то из спасателей хотел было вырезать себе мяса, но его отпугнули бугры и узлы опухолей, кроваво-синими страшными метастазами наросшие на всю брюшину. Тайменя выбросило течением на мель около подпора, он еще шевелил плавниками, угасая, но в его глазах не было сожаления, в них светилось чувство какой-то странной благодарности, справедливости, и чуть чуть озорства. Над тайгой вставало холодное осеннее солнце, Иван Сергеевич просыпался для новой жизни, в которой ему надо было еще так много сделать и совершить, которая в его пятьдесят с лишним лет только начиналась... (Посвящается Диме "Домовому", Олегу "Онику" и другим нашим ушедшим друзьям...)
|
