Петька побаивался своего деда. Матершинник и любитель бражки, дед не очень то жаловал внука. Иван Анхимович Попов, живший в деревне Ложкова, вообще ни кого не жаловал. Он прошел гражданскю войну, мобилизовывался Колчаком и Фрунзе, а Тухачевским был брошен на пана Пилсудского, который так звезданул Ваньке Попову, что тот оказался аж в Пруссии, где был интернирован, работал у помещика и даже по слухам подженился. Но все таки вернулся в средине двадцатых и взял в жены девку из богатой семьи. Понятно, из бывшей богатой семьи. Илья Ершов отдал дочь за родственника горлопанов-милиционеров, а сам изчез . Бабушка, Надежда Ильинична, имела за плечами четыре класса, умела все по хозяйству и родила Ивану троих ребятишек.
Быть бы Ивану да Надежде лагерной пылью, а матери и дядьям Петьки мыкаться по пролетарским детским домам, если бы не все те же горлопаны Поповы при власти. Заткнули рты кому надо.
Этого Петька конечно не знал, но знал, что дед воевал на прошлой войне против «еб....ного германа», таскал тракторами какие то пушки «Андрюши» и почему то не любил Героя, который жил в деревне Петьки. Герой Советского Союза был соседом сестры бабушки и Петька знал его. Да его все знали и за глаза называли Героем и не за глаза тоже. Нормальный мужик, тракторист, как и дед, не дурак выпить и поспать на траве у дома, как все нормальные мужики. Что там было у них с дедом?
Петька третий день жил в гостях у деда и был в общем то доволен. Как не любить лето, если пятки жжет горячая пыль на дороге, когда бежишь к запруде на Солодянке, когда зеленая травка ласково щекочет живот, на котором лежишь и трясешся в ознобе под ярким солнцем, потому что накупался до «синевы». Летом в Ложковой у Петьки было много забав: он любил крутить сепаратор, и взбивать скалкой масло в кастрюле, любил париться в бане с дедом, крадче пробовать бражку, и лежа на полатях, слушать бабкину сказку про Жихарку. Он уже знал буквы и вырезал на заплоте свое имя «ПЕТR”, где последняя Я изображала из себя латинскую R, но Петьку это не печалило, он не ходил в школу и был счастливым невеждой.
Сегодня его заботила важная проблема : как бы разжиться табачком. Не сказать, что бы он курил и не понимал, что за такие дела могут и по жопе.... Нет, он курил... мужики в конюховке, сизой от жгучего дыма махорки, давали закрутить «козью ножку» из аккуратно сложенной в гармошку газеты. Надо только осторожно оторвать по сгибам лоскуток бумажки, свернуть кулечек-воронку , помуслить во рту конец этой вороночки, чтобы не распалась, пережать пальцами, переломить и в широкую часть воронки, с ладошки, набрать махорки. Козья ножка готова. Сейчас следует «запечатать» махорку, что бы не высыпалась, откусить от тонкого кончика цигарки кусочек и небрежно его выплюнуть . Потом чиркнуть спичкой и сделать вдох- х-кх-кх-кх.... Петька помнит тот кашель до соплей и ржание мужиков , и причитания бабки Анны и порку кухонным полотенцем. Но бабушка Анна Петровна, его, что называется поважала, и он ее не боялся. Она сама частенько просила внучка свернуть ей цигарку с антасмантом от приступа астмы. Так что «козью ногу» Петька крутил виртуозно, мастерски прикуривал цигарки с антасмантом и умел пускать дым из носа. А еще он умел нюхать махорку и степенно чихать, подражая деду.
Вчера они с Вовкой Брюхановым окончательно договорились научится курить, как Вовка Лысенин, сплевывая-цикая через зубы, и свистеть как Ванька Шаврин, вставляя в рот по два пальца каждой руки. Свистеть он уже почти научился, а плеваться без дыма и табака было не интересно. Нужен был табак. Табак конечно был. Но он хранился в кармане пиджака деда, в круглой цветастой жестянке из под леденцов. Были даже целые пачки махорки, которые лежали на солнце, на подоконнике, подле горшков с геранью, закрытые белыми занавесками с «выбитыми» по полю незатейливыми узорами. Но Петька осознавал тяжесть задуманного и побаивался деда. Он уже был ученым. За забитые в бревна заплота гвозди и последующее рубление их топором он был дран за ухо и зван варнаком. А рука деда была тяжелой.
Правда Вовка тоже обещал принести табаку, да не просто махорку, а папиросы, только Петька не помнил какие, то ли «Север», то ли «Прибой». Вспоминая вчерашние разговоры с дружками, он размазывал по тарелке творог, сдобренный сливками и представлял как он дунет в папироску, пережмет ее «гармошкой», повесит на губу и прикурит, выпуская дым из уголков рта , «как папка». Нет, махорку он курить не будет и творог он тоже болше не будет, переборщила бабка со сливками, а сливки ему не нравились, не любил он их. То ли дело, холодное молоко из поллитровой банки да пара ломтей вкусного бабушкиного хлеба.
Громко крикнув «спасибо ба...» он выскочил на крильцо и увидел деда, сидящего под навесом и курившего самокрутку. В руках у деда была длинная вица, но Петька сообразил, что это удочка. Он видел такие у себя в Камчатке у старших братьев своих дружков закадычных Вовки Лысенина и Кири Пяткова. Никак дед снасти перебирал или на рыбалку собирался? На рыбалке Петька не был, но по рассказам пацанов знал, что в Солодянке полно пескарей, а пескарей вкусно готовила бабка, которой пескарей давал ее знакомый Фрол-кузнец. А с Фролом у него были напряженные отношения из за вина, которое он выпил из забытой Фролом бутылки. У Петьки подступил комок к горлу, когда он вспомнил раздвоенную электрическую лампочку и крики бабки Анны на Фрола и ее причитания и пальцы в горле.... Не брал Фрол его на рыбалку.
Петька подошел к деду и рассмотрел удочку. Это была длинная и тонкая в конце палка тальника, что рос вдоль берегов Солодянки . Он видел, как такой тальник рубили целыми возами и сваливали в реку, делая запруду и засыпали землей и ездили по этой запруде тракторами, как по силосной яме..., уминая тальник и ветки других деревьев, пересыпанных землей. На его памяти было уже две запруды, которые строились.... и прорывались весной. Палка была ободрана от коры и отполирована временем и руками. Такое он тоже видел. Длинные черенки литовок и граблей тоже были гладкими и тоже походили на эту легкую вицу. На тонком конце удочки были сделаны вырезы, как на оглобле, где привязывались сыромятные ремни , но в вырез удочки привязана была какая то нитка-не нитка.... Петька видел нитки на тюричке у бабушки, и даже знал, что такое «сороковка». Это не сороковка. Он так и сказал деду. Дед не засмеялся и не пошутил над ним. Он вообще смеялся редко, можно сказать не смеялся вовсе. Разве что выпьет когда, да и то, смех его был как карканье вороны.... Он просто подтвердил, что это действительно не сороковка, а конский волос … из хоста коня. В конях Петька разбирался. У отца был конь Серко и Петька в нем души не чаял. Точно, грива и хвост Серка были из такого же волоса. Это понравилось. Волоса у Серка было много, значит хватит на всех друзей, покупать, как нитки не надо. «Сейчас крючков наделаем» - сказал дед и ушел в избу. Вернулся он с двумя иголками и клещами. Он зажал ушко иголки в клещах-гвоздодерах, спичкой нагрел кончик иголки и ловко загнул его, прижав к листу железа. Петька и сам так бы мог, он любил горячее железо и часто просил бабку Анну сводить его в кузницу к Фролу посмотреть, как тот бьет молотом по кузне, как разводит огонь и калит железо, как делает ухваты, таганки и кочерги, как подковывает коней. Этот запх огня, дыма и каленого железа он ни счем и ни за что бы не спутал. Он вздохнул, вспомнив свои неприятности из за Фрола.. и представив его в кожанном фартуке, сапогах, пахнущего вином и горячим железом. Тянуло его к Фролу....
А дед взял дробину, поставил не нее лезвие ножа и несильно удалил молотком, дробина раскололась, но не до конца. В эту ращелину дед просунул нитку из конского волоса и сжал дробину клещами. Это грузило, коротко объяснил он внуку. Но того заинтересовало не грузило, а дробина. Хорошая штука для стрельбы из рогатки.... Осколками чугуна от чугунки стрелять конечно хорошо, но он кончился, а бабка настрого наказала чугунки не трогать. На мысли вслух обладателя рогатки о боеприпасах, старый артиллерист заметил, что Колька и Борька из рогатки стреляли галькой, а за чугунку он их вожжами отодрал. Как? Дядек драли вожжами? Надо будет спросить. Надо же, рогатку ему смастерил мамкин брат, дядя Боря, он же разбил чугунок и дал пульки, показав, куда и как надо стрелять, но что его драли вожжами... не рассказывал.
Дед тем временем ловко привязывал конский волос к изогнутой иголке, сине черный конец которой неожиданно уколол его в палец и дед матерился, мотая рукой. Матерился он часто, но Петька всегда понимал, что хотел сказать дед. И он уверенно подал ему «вон ту фуйню», оказавшейся ободранным гусиным пером. Такие штуки они с пацанами использовали для надувания бычьих пузырей, когда осенью забивали скотину. Берешь пузырь бычий, просишь бабку, чтобы высушила его, а когда высохнет, отмяла. Потом берешь перо гусиное, обдираешь, обрезаешь оба конца и всавляешь в пузыьрь. Просишь надуть и быстро завязать. Мячик получался куда как замечательнй. На морозе он не был таким холодным и скользким, как резиновый, который у него, конечно тоже был. А еще была юла....и колейдоскоп. Петька вспомнил про игрушки и приуныл. Теперь ими командовал Владик, младший брат, оставшийся в Камчатке. Наверное сломает все. Петька нахмурился. Но он любил брата, скучал по нему. Ладно, пусть играет. У него другие занятия есть.
Дед взял перо, поданное внуком и петлей закрепил на волосяном поводке. Потом он взял удильник в правую руку и начал вращатьего как веретено, придерживая волосяную нить левой рукой. Поводок накрутился на удилище, туда же дед воткнул и крючек. Если бы внучек был остарше, он бы заметил, что дед делал это легко и привычно. Но парню не было и семи и о сноровке обращения со снастью он не слыхал. Но ему нравились уверенные и как ему казалось красивые движения мужиков из их деревни, когда они управляли повозками, свесив с телеги одну ногу и размахивая концами вожжей нал головой. Это было идеалом ловкости и профессинализма с точки зрения Петьки. «Червей надо накопать» , отвлек его от созерцания сматывания снасти дед и отправил за консервной банкой, что лежала у завалины, под поленницей дров у бани. Крышки у банки из под кильки не было, рваные заусеницы было простуканы молотком и не могли порезать руки. Дед с лопатой и внук с банкой пошли в палисадник и в тени недавно отцветшой сирени накопали дождевых червей, поместили их в банку, присыпали землей и поставили в приямок в сарае, в холодок. На рыбалку решено было пойти вечером, после встречи коров. Но уже через час приехал на полуторке отец и сказал, что сегодня они всей семьей поедут в Шадринск. А завта поездом в Курган, где и будут жить и он пойдет в Кургане в школу. Отец был веселым, молодым, сильным. Он взял сына за пояс и стал подбрасывать его как маленького. Было не страшно и весело. И это было в последний раз . Больше Петька не летал в отцовских руках.

05.12.2010