В марте-апреле 1990 года в рамках подготовки команды Красноярских туристов- лыжников к автономному достижению Северного Полюса мы предприняли провести тысячекилометровую экспедицию по архипелагу Северная Земля. По плану, мы должны были от острова Средний через пролив Красной Армии выйти в море Лаптевых. И по восточному побережью достичь мыса Арктический острова Комсомолец, с которого стартуют все полярные экспедиции к полюсу. От мыса до полюса 990 км. С мыса Арктического через ледник Академии Наук выйти на западное побережье о. Комсомолец. Затем через о. Октябрьской революции и о. Большевик выйти к мысу Челюскина. Но мечтам нашим не суждено было сбыться…..
События, развернувшиеся на выходе из пролива Красной Армии в море Лаптевых, перечеркнули все, наши планы.

Кризис.
Ураган трепал наше тряпичное жилище вот уже третьи сутки. Выл и вытягивал все жилы. Тело ныло от практически не сменяемой позы. Девять человек на пяти квадратных метрах в окружности в лежачем положении напоминали брикет мороженой мойвы. Не снятые пуховки, штормовые комбинезоны, специально изготовленные лыжные сапоги, огромные меховые варежки и шапки дополняли неудобства замурованному в спальном мешке телу. Ураган набрал свою силу и дул уже не порывами, а как в аэродинамической трубе, с силой постоянной величины.
От этого стенка палатки с частотой маятниковой пружины била по голове, которую никак не удавалось куда-либо пристроить по причине невероятной тесноты. Для хоть какого-то облегчения и защиты промерзающего тела от ледяного панциря Северного Ледовитого океана, каждый по очереди принимал позу сидячего или стоящего на коленях, а освободившееся пространство сразу же заполнялось телами. Разжатое хоть на чуть-чуть тело получало облегчение, головной мозг тут же отключался и впадал в забытье. Мозг разделился на две половинки, одна как бы отдыхала, а вторая чутко следила за передвижениями в палатке, за неистовой силой урагана и туда дальше, за бесконечным пространством, отделяющийся от нас тряпичной стенкой.
Выпущенный клубок сигаретного дыма не улетал к верху, как в обычной жизни, растворяясь в небытие, а превращался в густую массу, будто тесто для пельменей, а невидимые руки будто сминали его то с одной, то с другой стороны. «Тесто для пельменей» лепилось тщательно, медленно подымаясь к верху. Скользя по внутреннему скату палатки, оно подбиралось к тому месту, где в купол упиралась поддерживающая его лыжа, и мгновенно исчезало, разрушенное неведомой силой, как лопнувший мыльный пузырь. Это необычное явление хоть чуть-чуть отвлекало от хмурых мыслей о произошедших событиях, разыгравшихся накануне урагана.
Порой ураган набирал такую силу, что купол палатки начинал трещать от упирающейся в него лыжи. Сама десятигранная палатка «Зима», похожая на юрту, имела с начало стенку, а потом купол была растянута на альпинистские ледовые крючья льдобуры в том месте, где начинался купол. От того из юрты она превратилась в чум.
В такие моменты лыжа убиралась и капроновая оболочка, словно погасший парашют, с шумом обрушивалась на лежащих, и начинала хлопать, будто порванный парус на терпящей кораблекрушение шхуне. Хлопающую ткань, бьющую словно бич, в авральном режиме приходилось хватать голыми руками, которые в считанные секунды превращались в обледенелые культяпки, и подсовывать ткань под свое тело, чтобы избежать разрыва единственного убежища, без которого придет не минуемое несчастье.
Стихия рвала воздух, как стая оголодавших волков рвет мясо жертвы, издавая при этом чудовищное рычание похожее на гудение тысячи паровозов, загнанных в тоннель. От страха и безумия сознание мутнело, и тело сжималось до клеточного состояния. Вжимаясь в лед все сильнее и сильнее, будто желая превратиться в пластину, ты вдруг ясно и четко начинаешь ощущать, что лед под тобой колышется и дребезжит, словно полотно бубна под ударами шамана. Господи, что же это?! Нет, нет, только не торошение…
От урагана началось волнение в океане. Не то привычное для сознания волнение с волнами и брызгами, а волнение многомиллионных тонн льда, на котором ты лежишь, и, как приговоренный, ожидаешь своей участи быть раздавленным торосистыми льдами и погребенным в бездонную морскую пучину…
Гул торошения льда сливается с гулом урагана и явственно начинает открывать перед тобой врата преисподней…
От ужаса рука нащупывает нож, чтобы разрезать палатку и вырваться из запеленавшей тебя ткани и бежать, бежать, бежать… Неважно, куда бежать, лишь бы подальше от надвигающегося торошения. От скрежета льдин, наползающих друг на друга, похожего на скрежет железа сходящих с рельсов составов и силе звука разрывающих ушные перепонки залпов главных корабельных орудий…
И вот вдруг в тот самый преступный момент, когда ты готов располосовать ножом палатку, стихия замирает, как будто выключенный вентилятор, размером с полнеба, и гул начинает утихать. Нет, он не ушел, он чуть-чуть только затих, позволив уловить этот миг, твоему бешено колотящемуся сердцу. Твое подсознание уловило миг начала затихания урагана и в душу начинает приходить надежда на чудо. На чудо, которое позволит тебе жить и видеть жизнь.
На пятые сутки ураган стих, но «землетрясение» продолжалось, не такое сильное, но ощущаемое. Обессиленные тела были покрыты слоем мучного снега, будто просеянного через сито. Ураган сравнял твердые, как асфальт, заструги и снежную стенку вокруг палатки, которую с огромным трудом удалось построить перед надвигающейся бурей. Он с такой силой бросал снежные массы на клочок тряпки, будто бы злился, что не может ее сорвать. Втирал и втирал в полотно снег, который просачивался между нитями прочнейшего капрона и осыпался сахарной пудрой. Все внутри палатки напоминало царство призраков и заледенелых тел.
Ураган был такой силы, что не только вокруг палатки, но и под ее дном совсем не осталось снега. Выметенное поле предстала перед нами зеркальной гладью, а сама палатка – брошенным, пожухлым осенним листом на безжизненном пространстве. Торошение, от которого можно было сойти с ума, остановилось всего в ста метрах и окружило нас неимоверных размеров валом. От одной только мысли, что если бы лагерь стоял хотя бы метрах в трехстах дальше или ближе начинало мутить, подташнивать, вялые ноги подкашивались, а руки отказывались шевелиться.
Шаг за шагом, движение за движением вздох за вздохом мы начинали оживать и улыбаться себе и солнцу. Но, что-то там внутри сознания надломилось окончательно и бесповоротно. Душа, избитая страхом, истекала горечью. То, что движение дальше по маршруту не будет, даже не обсуждалось. Но и возвращение обратно пройденным маршрутом вызывало обморочное состояние от одной только мысли, что там, где-то медведь…

Начало кризиса.
Он появился неожиданно, из-за последнего айсберга в проливе, за которым неизмеримыми для глаза просторами открывался океан. Он не был белым, он был желтым. Нет, не совсем желтым, а бледно желтым, некрасивым, непонятным, неожиданным. Появился исподтишка, сразу, мгновенно, как-то предательски до оцепенения. Злобный, с красным болтающимся языком, белыми клыками и черным пятном носа, как у свиньи, только черным. Совсем-совсем не похожим на Умку. Со злыми глазами и цокающими по голому льду когтями. Он не испугал, он пока даже не нападал, он просто шел в нашу сторону, принюхиваясь к нам и не собираясь останавливаться. Шел буро и нагло. Шел с чувством знающего толк. Шел, будто перед ним не человек, а какая-то тварь. Шел, брызгая слюной, не благородным зверем, а туполобым огромным псом. Прижатые, и без того маленькие уши и черные глаза-бусины напоминали бритоголовую мразь. Беспощадные мощные мускулы перекатывались по всему телу, играли и не оставляли никаких шансов попавшему под удар его лапы. Машина-убийца, без клетки, без ограждения, без интеллекта. Почему? Зачем он встал на нашем пути? Почему он все испортил? Зачем нарушил нашу идиллию, и вот-вот сломает мечту. Мечту, к которой мы шли так долго и трепетно. Неужели его звериное чутье знает, что у нас нет оружия…
- Стреляй! - слышу я голос Валерки.
- В смысле?!
- Стреляй скорей!
- Из чего??
- Да из ракетницы!!
- Куда, в медведя?!
- Да нет, в его сторону, но мимо!
Выстрелянная ракета прошла рядом с медведем и запрыгала по океану.
От неожиданности зверь в прыжке перевернулся на сто восемьдесят градусов от нас и догоняя прыгающий красный шар начал бить по нему лапой.
Вторая, третья, четвертая ракета пошли в сторону непрошенного хозяина Арктики. Он прыгал, как какая-то домашняя кошка, играя с фантиком, чем вызывал еще большее отвращение.
И вдруг он взревел, встав на дыбы. Взревел так, что все вокруг оцепенело, заструги прижались, поземка остановилась, солнце прижмурилось, океан присел и охнул.
Встав на дыбы, он вытянул к небу лапы, в одной из которых догорала ракета.
Все, это конец. Сейчас он нас разорвет. Ноги подкосились, колени уперлись в снег, голова уткнулась в них, сознание поплыло. Зачем я стрелял? Ведь он видел, кто стрелял. Он начнет мстить мне первому. Ракета видимо попала между когтей и обожгла лапу, причинив, ему боль, от которой он взревел. Господи, ну почему?! Ну, кто тебя просил бить по ней лапой? Надо было мне стрелять вверх. Господи! Господи помоги… И вот он послышался хруст снега, от чьих то приближающихся шагов…
- Вставай! Вставай! Он ушел!
Но было уже поздно. Силы и воля оставили тело. Все, на что хватило сил – это упасть на бок и долго смотреть на вертикальный горизонт…
…Несколько глотков горячего «грога» стали приводить в чувства. Слышались, как в бреду, смешки, и вялые шуточки…
- Ну ты, плюшевый, выходи! Поборемся! – это говорил худой Валерка, которого только в пуховке-то и видно из-за лыжи. Тьфу ты, гад, не зови черта к обеду.
- Да-да, сейчас выйдем из палатки, а он ходит вокруг нас. Помнишь, полярники на о. Среднем говорили: если он желтый – то больной или голодный, а если начнет ходить вокруг вас – то начал охоту, - вторил его нелепой шутке Саня.
Время, отведенное на подзарядку организма калориями, закончилось, надо было выходить и идти дальше. Но куда? Впереди медведь. Рука потянулась во внутренний карман пуховки, где лежали патроны с папковой гильзой для ракетницы. Бог мой! Патрон не входит в патронник! Почему? Почему он не входит? Я же их проверял на старте, на острове! И что, что, что случилось?! Почему, почему, почему он не входит?! Патрон начинал разрушаться от ударов в ракетницу. Стоп. Отсырели – мысль пробила мозг. Картон патрона отсырел и разбух. Немного, не видно для глаз, но разбух. Внутри все похолодело и оборвалось.
- Медведь! – вдруг четко и ясно послышалось там, за палаткой.
- Медведь! Медведь! Скорей! Быстрей! Медведь!...
…Шли быстро, цугом, каким-то овцебыковским карэ почти бежали, шли, оглядываясь и шарахаясь. Шли к отвесным скалам мыса Ворошилова острова Октябрьской Революции. Шли, бежали, шли, бежали, но мыс не приближался. Следом шел медведь. Его не было видно, но он шел. Страх, замешанный на беспомощности и помноженный на девятерых, гнал обезумевших туда, к скалам где, казалось, найдется спасение.
Черное небо приближалось из пролива. Поземка снежной пыли уже скрывала лыжи, и казалось, что ссутулившиеся фигурки движутся каким-то призрачным марионеточным шагом. Серая мгла закрыла скалы и солнце. Становилось все тяжелей и тяжелей дышать, а скал все не было. Все чаще и чаще движение останавливалось, и люди все плотнее прижимались друг к другу. Видимость падала с катастрофической быстротой. Сила ветра начинала валить с ног. Тяжелые сани с грузом стали похожи на не управляемый снаряд, запущенный пургой по какой-то нелепой траектории вперед, и ты, цепляясь за них той или другой лыжей, начинал падать. Выставленные вперед лыжные палки проскальзывали, и тебя накрывал тридцати пяти килограммовый рюкзак. Ты падал лицом в лед, придавленный теперь уже непосильным грузом. Глаза закрывались, и никакая сила не могла тебя поднять. Проклятая Арктика. Кто меня надоумил прийти сюда? Зачем? Кому нужны наши амбиции? К черту. Все к черту. Господи, помоги, господи, помоги, господи, помоги… Челюсти уже ныли болью от шептания этого словосочетания безбожника, не знающего ни одной молитвы. Господи, помоги, и я никогда больше не приду на Север….

Тогда мы еще не знали, что нам придется пережить ураган со скоростью ветра 42 м/с и мощнейшее торошение льдов, которое чуть не поглотило нас вместе с палаткой. В течение двух недель возвращаться через остров Октябрьской революции, фьорд Матусевича, купол ледника Вавилова, залив Сталина, бухту Гавроша на остров Средний. Проваливаться в полыньи, и трещины. Голодать и мерзнуть от потери запасов продуктов и бензина для примусов. Мы шли морально и физически раздавленные, не веря, что вернемся из белого ада.
Мы не знали, что все группы, находящиеся в районе архипелага Северная Земля, пострадали от урагана, который порвал палатки, и люди получили серьезные обморожения.
Я не знал, тогда, что буду двадцать лет возвращаться в Арктику и на Север. Встречать черные пурги, прыгать по торосам во время торошения, преодолевать полыньи и гоняться за белым медведем, так и не осуществив свою мечту – достичь Северного Полюса.
Сожаления нет. Волей случая мне повезло познать планету Арктика на планете Земля, которая манит и манит своей непостижимо суровой красотой… Говорят вкусивший белый ад, будет его хотеть…
Много пришлось по аргишить по Таймырской тундре, плато Путорана, Карскому и морю братьев Лаптевых. Приобрести друзей среди нганасан, долган, эвенков, летчиков, шоферов, оленеводов, охотников промысловиков, рыбаков и вездеходчиков. Пивать спирт под пельмени из оленины с учеными-биологами и пограничниками. Строгать чиров и уплетать еще парящую печень, распластанную прям на льду не ради опробования деликатеса, а с великой голодухи. Дымить махорку, завернутую в бумагу из журнала «Огонек» по причине отсутствия на то газет и скуренных еще до окончания полярной ночи и слушать переливы морзянки в рубках у радистов на полярных станциях раскинутых на бескрайних просторах. Слушать и слышать рассказы о простой и героической Арктике. Смеяться и грустить в месте с рассказчиками о не простой жизни заполярного люда. Довелось встречаться и с известными на полмира или на весь мир людьми, поражавшими меня при всей своей известности простотой общения и непредвзятости. И Юрий Сенкевич и Артур Чилингаров, и Федор Конюхов и Дмитрий Шпаро и Владимир Чуков – единственный человек в мире, четырежды достигший в автономном режиме Северного Полюса и пересекший Северный Ледовитый Океан до Канады. Все это на столько впиталось и разбухло, как папковая гильза патрона от ракетницы, в моей памяти, что нет-нет, да и сойдет тонюсенькой стружкой в виде не уклюжей писанины, претендующей на рассказ. Такой же стружкой, как когда-то обезумевшему от страха, мне пришлось сдирать ножом слой за слоем бумагу с патрона, что бы он залез в патронник и хоть на короткое время, хоть на чуть-чуть успокоил душу мою….