Сначала была боль, резкая, колючая, живая. Звук пришел на мгновение позже тоже резкий, острый ничем не приглушенный, звук который нацелен в одну точку вместе с пулей. Боль из бедра волной прокатилась до макушки и вернулась туда, где расплывалось по одежде бурое пятно.
- Черт – зажимая рану рукой, прошептал человек только что упавший в снег, по которому дорожкой бежал звериный след.
Он Семен Половинкин искал сейчас глазами того, кто послал в него смертельный кусок свинца и не находил, хотя глаз у него был остер и приметлив – не один год в тайге. Лес просматривался хорошо, толстых, способных укрыть за собой стрелка деревьев вокруг не было, не было ни выворотней ни сугробов, лес стоял прозрачный и немой. Что-то сопоставив мозг сам направил взгляд в направлении откуда мог грянуть этот предательский выстрел и пробежав по едва заметным приметам, как то сбитый снег с кустика, крошки и кусочки пыжа уперся в черную точку дула одноствольного ружья закрепленного на стволе лиственницы. Обратно взгляд скользил по тонкой капроновой нити белой как снег, лежащей теперь на блестящем снегу.
- Самострел – удивленно прошептал Семен. – Здесь….Откуда?
Он все еще прижимал ладонь к ране не меняя неудобной позы. Поняв, что врага рядом нет, потянул на себя ногу и, тут же боль снова покатилась к затылку. Он не застонал, он еще раз попробовал совладать с ногой, которая не желала подчиняться его воле.
«Если перебита кость, я не доползу» - мелькнуло в голове, и почему-то вспомнился сохатый, добытый им года три назад. Вспомнилась его перебитая пулей нога, не давшая рогачу уйти от охотника. Хоть и не гнался никто за Семеном, но уходить и ему нужно, как тому сохатому. Уходить не от чего-то там абстрактного, а от самой смерти которая уже бродит где-то рядом, решает поглядывая на него, заморозить ли медленно или забрать жизнь с последней каплей крови просачивающейся сейчас между пальцами.
- Ну, уж хрен тебе – прошептал Семен. – И похуже бывало….
Бывало ли? Наверное, нет. Тонул, конечно, так кто, живя на реке и рыбача с детских лет, не тонул. На вертолете падал, когда однажды их с тайги вывозили, но тогда рядом люди были, помогли. Сколько раз с диким зверем нос к носу встречался, но тогда он был здоров и сам искал этих встреч. А здесь он один, один, раненый, на двадцати пяти градусном холоде, за семь километров от дома.
- Ничего – опять прошептал он. – На войне люди и не с такими ранами выползали.
И тут же подумал: «Только кто это видел».
Судя по всему, пуля ударила под небольшим углом, чуть сзади, задев вероятно сустав и разорвав мышцы. Выходного отверстия не было, значит сидит где-то в бедре. Кровь текла непрерывно, но не ручьем, значит, артерия не задета. Точно не задета, вздохнул Семен с облегчением, потому, что артерия с внутренней стороны бедра. Еще ему подумалось, совсем не кстати, что если бы пуля прошла навылет, то могла задеть еще один жизненно важный для мужика орган. Нужно было перетянуть рану, но бинта у него с собой, конечно же, не было. Майка и рубашка, это все, что он мог себе позволить. Еще два ремня, с брюк и с ружья.
Превозмогая боль, снял лыжи и перекинув на них свое тело быстро переоделся. Посчитав, что воротник фланелевой, клетчатой рубашки самая чистая часть его одежды, отпорол его и вывернул наизнанку. Не думая, почему он это делает, стал ломать сигареты, высыпая табак в воротник. Их в пачке оказалось двенадцать штук. Вынув из пачки фольгированую с одной стороны бумагу и сняв с нее целлофан, сунул пачку в карман. Распорол штанины и кальсоны над раной. Рана не казалась большой и не была круглая, как он думал пока ее не увидел. А увидев разрезал вороник пополам ссыпал табак в одну из половинок и приложил к ране. Сверху наложил фольгированную бумагу, потом расправленный целлофан с табачной пачки. Запахнув распоротое белье и штаны, начал заматывать рану нарезанными из одежды полосами материи. Рана оказалась на неудобном месте и «бинтов» для ее качественной перевязки требовалось куда как больше, чем у него было. Повязка съезжала вниз по ноге. Притянул повязку ремнями, брючным по бедру, ружейным, через талию. Все равно при шевелении повязка норовила съехать. Ружейный пришлось снять. Тогда он вынул все патроны из патронташа, несколько штук сунул в карман, бросил в снег остальные и затянул его на бедрах, сверху зафиксировав оружейным ремнем. Закончив «лечиться» Семен решил попытаться встать опершись на ружье, и это ему удалось, хоть и со стоном. Встал вопрос, как идти, на лыжах или нет? Даже не попытавшись попробовать, понял, что без. Если встать на лыжу, то не возможно будет опираться на ружье, которое провалиться в снег, а широкая охотничья лыжа нет. Тащить на раненой ноге вторую лыжу не могло быть и речи. Бросить ружье, а вместо него вырезать себе костыль, он тоже не решился, памятуя о волчьих следах недалеко от поселка.
Каждый шаг приносил боль, да и шагами его перетаскивание тела по снегу с помощью одной ноги и ружья было назвать трудно. Скорее каждые тридцать-сорок сантиметров за одно человеческое усилие. Семен попытался сосчитать, сколько до его спасения нужно сделать таких шагов, получилось, примерно двадцать одна тысяча, а «прошел» он только сто двадцать. Внутри шевельнулось что-то не приятное, тяжелое и холодное. Что бы не дать этому чувству одолеть себя, он стал думать о самостреле, пытаясь вычислить того, кто бы его мог насторожить. Перебрав в памяти всех поселковых, Семен пришел к выводу, что никто из них не способен на такое, да и лишнего ружья вряд ли у кого найдется.
- Точно – вслух произнес он. – Геологи!
Геологическая партия на самом деле стояла всего в двух километрах отсюда на берегу озера все нынешнее лето и ушли они уже с первыми белыми мухами. Был среди них народец разный, особенно среди сезонных рабочих. За четыре месяца их соседства не раз в поселке, не знавшем замков на дверях, пропадали куры, продукты, а однажды и поросенок. Случалась раз и драка между поселковой молодежью и экспедиционными, из-за чего Семен не знал, но факт такой был. Не знал Семен и того, что в августе у Егора Клюева пропала из сеней старенькая одностволка шестнадцатого калибра, но о пропаже Егор никому не сказал и в милицию не заявил будучи уверенный, что взял ружье его тринадцати летний сын Андрюшка. Андрюшка все отрицал даже когда Егор его как следует выпорол, из чего последний сделал вывод, что ружье Андрюшка скорее всего утопил и сознаться отцу поостерегся что бы не получить еще и за утерю имущества.
Повязка кровь не остановила. Бурое пятно медленно но росло. По мере того, как росло пятно на одежде, таяли силы Семена. Валентина ойкнула и отступила от треснувшего зеркала, которое протирала.
- Спаси и сохрани нас господи – прошептала она, со страхом глядя на трещину, прорезавшую загадочное стекло - источник неосознанной тревоги и страха. Часы-ходики на деревянной стене зашипели и начали отбивать время. Валентина оглянулась, стрелки показывали два часа по полудню.
«Семен» – только и подумала она. Почему именно Семен, есть еще двое сыновей, один сейчас на свидание убежал, другой в школе, а в голове только Семен. Почему, она не знала, но чувствовала, что-то случилось именно с ним. Двадцать лет прожили они вместе, практически не расставаясь. Даже в отпуск врозь не ездили, а ездили-то всего два раза, раз в Пятигорск, да раз в Сочи. Самые долгие разлуки были, когда Семен в тайгу уходил, но к этому душа привыкает, это жизнь. Трижды она одна из дома уезжала – в роддом, что в райцентре. Двоих вот ребят подняли, а дочурка и до года не дожила, после похорон кровиночки своей увидела Валентина первые седые волосы на висках мужа, а уж потом они с каждым годом все прибавлялись и прибавлялись. Нынче ему всего-то сорок два стукнуло, а седой уже весь.
Зашипело на плите. Кинулась Валентина крышку с кастрюли снимать да чуть не упала, налетев на табурет. Ничего глаза не видят все мысли там с Семеном – случилось что-то.
Через полтора часа послышались на крыльце шаги. «Андрей» - безошибочно определила она. Широкоплечий с длинными тяжелыми чуть согнутыми в локтях руками этот молодой человек все же не создавал впечатление человека грубой физической силы, его тонкое продолговатое лицо чуть скуластое с высоким лбом и энергичным подбородком освещали большие серо-голубые веселые глаза еще не мужа, а юноши. Весной Андрей, не прошедший по конкурсу в институт должен будет уйти служить в армию, а пока он работал электриком на электростанции, где среднее образование и знание закона Ома, сразу позволяло получить соответствующий разряд.
- Есть хочу мама, аж сил нету. – заявил он, едва переступив порог, но будучи человеком внимательным и чутким, взглянув на мать спросил сдвинув брови. – Что случилось.
Она стоявшая у печи и сжимающая в руках поднятых к груди полотенце всхлипнула и тихо сказала:
- Зеркало треснуло, с отцом что-то…..
- Да что ты ма! Что может с ним случиться?
- Чувствую я…
- Брось ты во всякие приметы верить – ласково сказал сын. – Все это глупости. В космос каждый день люди летают, всю землю и океаны исследовали и никаких чудес не нашли. А зеркало это просто стекло с одной стороны окрашенное и всего-то.
- Душа у меня Андрейка не на месте, может, пойдешь, встретишь отца?
- Да запросто. Щас поем и пойду – согласился Андрей.
- Вот и хорошо… - наливая в керамическую миску дымящейся борщ обрадовалась мать.
- А куда он пошел, сказал?
- Сказал, на Балыктах.
- Так далеко, зачем?
- Лес присмотреть, пометить, какой рубить. Дом он решил ставить к твоему приходу из армии.
- А зачем мне дом, мне и с вами хорошо.
- А женишься?
- Да когда это будет….
- Скоро сынок, скоро. Ты сейчас откуда? То-то.
- Ладно, мало ли кто, куда по молодости смотрит, только что-то я не помню, чтоб кого-то из парней девчонки из армии дожидались. Ты лучше вспомни, что отец еще говорил, может, еще куда собирался?
- Нет только на Балыктах.
- Значит, к деляне нужно идти – отхлебывая борщ, рассуждал Андрей. – Пойду по лыжному его следу и точно встретимся, потому, что он нас туда водил всегда по одной и той же тропе, вдоль Хатарганки до Лысой горы и дальше вправо по распадку, аж до самого озера. Он во сколько ушел?
- В восемь.
- Значит уже назад давно идет – подытожил Андрей.
Минут через тридцать после этого разговора, прихватив фонарь и ружье, он вышел на лыжный след отца. На эту старую деляну, нарушая выстрелами или стуком топора угрюмое безлюдье, беспокойный человек приходит редко. Люди с большим удовольствием охотятся вдоль реки, где и селятся потом. А сюда человек приходил только когда ударял мороз и дороги, вернее просеки таежные, становились крепкими до такой степени, что бы скрипя металлическими рессорами, мог сюда проехать самый вездеходный автомобиль ЗИЛ-157.
Семен знал, это лучше других потому и не ждал случайной помощи. На очередном «шаге» закружилась голова, и он повалился на здоровый бок. Такое состояние он испытал впервые в жизни и понял, что дело хуже, чем он думал. Попытался встать, но голова снова закружилась, и он осел в снег.
- Тогда поползем – прошептал он, выкинул вперед левую руку, уперся на нее и подтянул тело, отталкиваясь здоровой ногой. – Нормально… так даже лучше.
Через несколько метров снег набился в рукав и в варежку. Ему и так уже давно стало казаться, что похолодало, а теперь его холод пронизывал насквозь. Семен решил ползти как-то быстрее, чтоб согреется, но это не помогло. Все чаще приходила мысль разжечь костер и согреется, а может и дождаться у огня, когда его найдут. Но он отгонял эту мысль, понимая, что искать его едва ли начнут, по крайней мере, до глубокой ночи. Все давно привыкли к тому, что он мог бродить в тайге не один день. Прополз он еще метров двести, когда почувствовал, что правая нога вовсе замерзла и перестала что-либо чувствовать. Собрав все силу и волю Семен ухватившись за деревце встал на ногу, и опираясь на ружье, сделал несколько шагов. Боль уже не чувствовалась так остро как раньше и можно было не обращать на нее внимание, а идти. И в какой-то момент он уже поверил, что научился идти, как вдруг в ушах начал нарастать какой-то шипящий звук постепенно переходящий в звон, в глазах сначала появились маленькие летающий искорки, потом все потемнело.
Когда он открыл глаза, с серого зимнего неба пропархивали снежинки, и тихий пока северо-восточный ветер катил по снегу сухой листок. Куда не глянешь - везде пустынно ровно, бело. Слабый ветерок шуршал между красными стволами старых сосен. Сдержанная угроза угрюмо слышалась в этом ровном глухом шелесте, и мертвой тоской веяло от дикого безлюдья.
- Очнулся? – спросил он сам себя и заметил, что света в лесу стало меньше. Темнота его не пугала, он был сыном, хозяином этой земли, видел здесь все, тонул и чудом остался живым, так что ему боятся какую-то там ночь. Не впервой.
Оглядевшись, понял, что и в забытье он полз или шел, но находился он сейчас в стороне от тропы, хотя направление и не потерял.
- Нужно идти – прошептал он, перевалился на здоровый бок и пополз.
Сознание теперь покидало его часто. Метров сто – сто пятьдесят и он проваливался в черноту с разноцветными кругами и какой-то космической музыкой. Придя в себя, полз не обращая внимание ни на боль, ни на холод, только уговаривая в себе самом кого-то не терять быстро сознания.
Недолог день в зимней тайге. Чуть-чуть выглянет солнце над верхушками деревьев, пробежит, быстренько над ними поливая страну холодными лучами – и снова спешит спрятаться в какой-то далекой жаркой стране. И этот день подходил к концу, к концу подходили и силы Семена. Очнувшись в очередной раз, он понял, что потерял ружье и тут же услышал звук, напоминающий волчий вой.
«Костер» - подумал, а может, и сказал он, окоченевшей рукой нащупывая в кармане спички. Коробок был на месте. Семену показалось, что он улыбнулся.
Поискав вокруг глазами, заметил трехрогую развилку талины, а рядом характерный длинный снежный сугроб, под которым наверняка лежит поваленное дерево. Подполз, разгреб снег и убедился, что оказался прав. Обломал сколько смог сухих веток, достал из кармана пачку от сигарет и сложил на развилке талины костерок. Это когда человек здоровый он рассуждает что правильно, что нет. Сейчас он делал все так, как запомнило его тело за многие-многие дни, что он провел в этой тайге. И костер на талине это не следствие его полу бредового состояния, а чтобы огонь не тонул в снегу. Когда сучки разгорелись, снял ножом со ствола кору и подложил в костерок. Туда же подбросил и сырых веток срезанных прямо с куста. Занимается такое сырье не враз но тепла от него больше. Правда, поправлять надо костер и сушняка подбрасывать. Ну, да если спать некогда и нельзя, беды в этом особой нет.
Пока вовсе не стемнело, Семен еще раз огляделся, как будто надеясь увидеть что-то особенное, но все было как прежде - на километры ни дымка, ни зимовья, ни человеческого следа. Он закрыл глаза, а когда открыл сквозь кроны все еще проникал может быть последний в его жизни тусклый свет уходящего дня, бледно освещающий бесприютную одетую печальным снегом крохотную полянку и человека рядом со стволом поваленного дерева. Костерок догорал. Семен вынул из кармана два патрона разрезал острым охотничьим ножом гильзу и высыпал порох в одну из рукавиц толстой домашней вязки. Брошенная на угли рукавица некоторое время дымила, потом зашипела и ярко вспыхнула. Собрав вокруг ствола последние ветки и даже шишки, человек бросил их в огонь, решив при этом, что как только огонь погаснет, поползет дальше. Сонливое состояние стало овладевать Семеном. Приятная теплота разливалась по всему телу. «Теплеет», - мелькнуло в его затуманенном сознании. Тихая дрема туманила голову. Что-то смутное давно забытое то всплывало неясными обрывками в круговороте воспоминаний, то снова затухало и тонуло в картинках прожитой жизни: беленая печь, жена в синем крепдешиновом платьице, серая собака…… На мгновение он как бы очнулся. Старался и не мог усильями век разлепить глаза: точно они слиплись. Как свет, как вспышка молнии перед ночной бурей мелькнуло что-то знакомое, то ли облик, то ли голос. Но в воздухе висела мертвая тишина и прежнее оцепенение овладело им. Ему уже не хотелось открыть отяжелевшие веки. Опять дрема отуманила отяжелевшую голову и несвязные думы, точно легкие тени в лунную ночь бежали куда-то смутной вереницей.
Что-то все же заставило Семена открыть глаза: вверху сквозь тонкий пар мороза холодно блестела Большая Медведица. Ему стало страшно.
Вдруг он отчетливо услышал крик. Неимоверным усилием воли, сбросив тягучую дрему, он приподнялся на локте, прислушался. Но вокруг только ветер шелестел. Ночь темная, глухая спустилась на притихшую тайгу. Холодная непроницаемая мгла ползла со всех сторон и все гуще и гуще заволакивала пустынную тайгу.
- Отеееец – донеслось из этой холодной мглы. – Отеееец!
Грохнул выстрел.
Семен вздрогнул и попытался крикнуть, но получился чуть слышный стон. В костре тлело несколько угольков. Он из последних сил, не гнущимися, и казалось скрипящими руками достал из кармана два патрона, острием ножа проделал отверстия в гильзах и бросил их на угли. Семен не думал, что его может убить, ему было важно, чтобы его нашли сейчас, до того, как его обгрызут волки. Андрей бежавший по следу отца и давно понявший по «письму» на снегу все, что произошло, снова поднял вверх ствол и почти нажал на спусковой крючок, когда впереди, совсем недалеко, раздался глухой хлопок.
Он тащил на себе обмякшего, но живого отца то плача, то смеясь. Тусклый свет висящего на руке фонаря почти погас, когда впереди он увидел такой же мечущийся по деревьям луч.
- Андрееей! – Неслось из-за распадка. – А-эй- эй-эй.
Но Андрей не мог кричать, силы оставались только на то, чтобы переставлять ноги под мысленную тупо стучащую в голове команду: «раз-два, раз-два, раз-два». А когда подбежавший к нему младший брат попытался подхватить отца, он прохрипел:
- Беги ….. врача….. срочно врача, беги Васька, я сам
|
